– Черт, – раздраженно сплевываю я, – Столько веков, сгниет любая железяка.
– Попробуй сломать доски, – советует мне окончательно пришедший в себя главный разоритель навьих могил в девичьем обличье.
– Отойди, Алька, – я снова злюсь.
Я пытаюсь поддеть доски лезвием лопаты. Наконец мне удается вставить его в щель, чтобы расшатать перекрытие могилы. В ночной тишине слышно, как в внутрь осыпаются частички земли. Запах стал сильнее. Резкий запах плесени, гнили и темноты терзает мои ноздри. По спине пробегает вернувшаяся волна озноба. Вздрогнув, я наклоняюсь, просовываю пальцы в проем между досками, натужно напрягая спину, тяну люк на себя. Доски выгибаются, трещат, ломаются окончательно истлевшие и, вдруг неожиданно, с всхлипыванием и чавканьем, сырая почва отпускает их края, и я едва не падаю на спину.
Темнота, медленно растворяющаяся под вгрызающимся в нее сбоку отблеском от горящего хвороста, шевелится, словно живая. Внутри древнего склепа, как сельди в бочке, стоймя набиты гробы. Темные, изъеденные гнилью, жуками и червями, чьи-то домовины вбиты так плотно, что образуют пол.
– Зажги фонарь, плохо видно, – почему-то шепчу я.
– Ты что, – шипит мне в ухо Алеся, – ошалел? Давай, подержу крышку. Найди камень.
Я осторожно становлюсь на осклизлые торцы гробов одной ногой. Ничего, держат. Однако не рискую перенести на источенную шашелем древесину весь вес тела. Осматриваюсь в полусогнутом состоянии, привыкая к жутко холодной темной сырости внутри склепа. Неясные, размытые очертания камня, на миг сверкнувшего в глаза символами, попадают в поле зрения.
– Он ждет нас, – сообщаю Алесе.
Я распрямляюсь и становлюсь перед лазом в гробницу, осторожно оттаскиваю крышку, испещренную многочисленными, глубоко вырезанными, надписями и рисунками, и опускаю ее на земляной холмик.
– Давай сюда факел, – протягиваю руку.
Рыжая отходит к стреляющему искрами вороху сухих веток и втыкает в него самодельный факел, оборачивается ко мне с огненной зарницей в руках, и в отсветах смолисто гудящего пламени я вижу внизу какой-то узкий предмет, тускло сверкающий между двух гробов. Наклоняюсь и вытаскиваю блестящую саблю. Прекрасно сохранившийся клинок. Взмахиваю им над головой и поворачиваюсь к Рыжей.
– Смотри.
Безумный животный ужас перекашивает лицо девушки…
Я тру пальцами переносицу, пытаясь осмыслить воспоминание. Тогда я упустил что-то жизненно важное для меня, а уж чем это было для Алеси я и представить сейчас не могу. Она испугалась простой сабли. Нет, не простой. Прежде, чем засунуть клинок снова между двух истлевших крышек гробов (никогда нельзя что-то брать из могил навьев без крайней необходимости – аукнется сторицей) я его тщательно рассмотрел и прочел инкрустированную надпись возле гарды. Тогда, на первый взгляд, ничего особенного в надписи я не увидел. Сабля и сабля, век шестнадцатый, может, начало семнадцатого. Но теперь, после слов навки, я с дрожью в коленках понимаю, что так напугало Алесю. Текст «Sigismundus III…». Король Жигимонт или Зыгмунт. Та сабля – это настоящая «зыгмунтовка».
В старых преданиях, повествующих о Моровой Панне упоминается такой клинок, как единственно средство, способное остановить нечисть или нежить. «…И как только Моровая Панна, по обыкновению своему, просунула руку в окно, чтобы взмахнуть платком красным и посеять смерть, то схватил шляхтич со стены «зыгмунтовку» и отсек страшную руку вместе с петлями оконными… И в доме шляхтича увидели потом люди, что все шляпки гвоздей, все крюки и все петли срублены, и поняли они, что опробовал здесь свою закалку на нежити заколдованный клинок…». Особенному врагу – особенное оружие, так утверждают предания. Булат белорусов, артефакт, специально выкованный для убийства мертвых.
– Кто она?
Я почти ору ей в лицо и очень хочу разорвать навку в клочья, но только что у меня появилась и другая кандидатура, и кто из них заслуживает верхней ступеньки пьедестала, я не могу решить.
– Она Отражение, – навка поспешно отодвигается от моей ярости.
Я пытаюсь переварить и осознать информацию. Однако память радостно показывает мне кукиш – база данных недоступна или доступ запрещен.
– Отражение?
Перегибаюсь через стол, едва справившись с желанием схватить навку за горло:
– Она же навка, не человек, не так ли?
– Не так и только Мать знает почему, – навка упорно отворачивается от меня.
Я лихорадочно пытаюсь придумать, что сказать. Мчатся навстречу друг другу вопросы, но колея одна и они сталкиваются с грохотом. На этот раз наши локомотивы с навкой постоянно теряют вагоны и терпят настоящую катастрофу. Мысли, не успевая сформироваться, вспыхивают и исчезают. Только вчерашняя поляна в лесу постоянно лезет на первый план и навка в зыбком лунном свете тянется ко мне. Может, это и есть ответ?
– Она твое отражение?
Наконец-то навка больше не может отклоняться, и вынужденно смотрит мне в глаза:
– Не знаю. Поверь, я действительно не знаю. Только твоей рыжей ведьме нужны все семь отраженных звезд Гражуля Колы. Я о таком слышала в забытой всеми легенде и то давно и один раз. Там ведьму называют Отражением.
Я тянусь еще дальше через стол, и навке некуда деваться. Ее кресло застыло в крайней точке устойчивости на ножках, и чтобы не перевернуться вместе с ним она хватает меня за плечи обеими руками. Мы едва не сталкиваемся лбами и все пространство передо мной заполняют ее зрачки, и в них совсем нет ответа.
Мы синхронно приводим кресла в нормальное положение и одновременно поворачиваем головы в зал кафе. Теперь две официантки делают вид, что не обращают на нас внимание. Народу в зале прибавилось и, примерно, три десятка пар глаз снова начинают вдумчиво рассматривать интерьер кафе, пытаясь игнорировать наши препирательства.
Такой же синхронный поворот голов обратно и мы опять лицом к лицу. Удивительно, но стаканы на столе уцелели на своих местах и даже не пролили содержимое. Однако желания сделать еще глоток не возникает. Мы рассматриваем друг друга.
– Эллекс, – странно обращается она ко мне, – Ты согласен назвать мое имя?
– Кто? – не понимаю я.
– Эллекс. Так правильно произносится твое имя в Навье.
– Ну что же, пусть будет Эллекс, – вспоминаю я обращение Сорки. – Но каким же образом я могу назвать твое? И почему твой выбор пал на меня?
– Ты назовешь мое имя?
– Как, черт подери?
– Посмотри мне в глаза и скажи его. Это очень просто. Или откажись. Это тоже очень просто. Только выбрав второй вариант, ты выполнишь мою просьбу. Ты обещал, помнишь? – голос навки становится ледяным.
– Так просто? – поражаюсь я.
– Все правильное просто.
– Но почему я?
– Ты назовешь мое имя?
Навка гнет свою линию и отметает любые попытки перевести разговор в другое русло. Я боюсь посмотреть ей в глаза.
– Это сумасшествие.
– Для меня нет. Если я ошиблась в выборе, то ты или не сможешь назвать мое имя или откажешься это сделать. Кто ошибается – тот умирает. Я свой выбор сделала и… какой же твой ответ, волк? – последние слова навки не громче дыхания.
– Так нельзя. Волки, которых выбирают, знают правила игры. А ты, наоборот, зная, о моем неведении делаешь выбор. Это не привилегия, это наказание. И еще вопрос для кого.
– Многие волки за века уходили из Невра, как и ты. Но мужские гены не изменяются тысячелетиями. Ты должен был это помнить. И больше ничего для меня не имеет значения в этом мире.
– Кто ошибается – тот умирает?
– Да. Волк ли, переоценивший свои силы в Пограничье, навка ли, выбравшая не того. Или ты назовешь мое имя или… – девушка берет меня за руку.
– Или? – повторяю я эхом.
– Поможешь мне умереть
В этот раз череда бесконечных попыток поймать мой взгляд для нее закончилась.
– Так я обещал оказать тебе такую услугу? – я потрясенно смотрю на нее.
За нашим столиком повисла гробовая тишина говорящих глаз. Если бы она попросила об этом вчера я бы не раздумывал. А сейчас…
– Так почему я? – спрашиваю глазами.
– Ты никогда не бросишь своего, – так же взглядом отвечает она, – Я следовала за тобой весь обратный путь через Пограничье. Ты много часов нес Рыжую и не остановился. Только при встрече с удильщиком Кройдана вытащил нож и пошел прямо на него. Навье свидетель, я никогда в жизни не видела, чтобы эта тварь чего-либо испугалась и отползла в сторону.
– Ты знала о навьем заклятии?
– Да, но не знала, что оно наложено до утра.
– Так почему я? – повторяю вопрос.
– Ты всегда помнишь о своих живущих не так, даже не осознавая этого.
– Этого достаточно?
– Нет. Но главного ты не поймешь, пока не вспомнишь больше.
– Почему ты промолчала о выборе вчера ночью?
– Я хотела, но ты был так нежен и я… я забыла от счастья.
